Чужие. Слово о русской интеллигенции.

(Полная версия. Сокращённый вариант опубликован на “Odnako.org”. )                              

                                     «Проблема интеллигенции – ключевая в русской истории.»  В.Ф. Кормер.

Пора, наконец, определиться, что это есть такое – эта наша уникальная, единственная в своём роде, «русская, советская, российская интеллигенция»? Ибо сами русские, советские, российские интеллигенты возводят своё невнятное название к иностранному, но вполне ясному и понятному слову «интеллект».

Однако такое определение интеллигенции справедливо везде за исключением России. И здесь невозможно не обратиться к блестящей статье Владимира Фёдоровича Кормера «Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура», написанной им в 1969 году в Москве и опубликованной в журнале «Вестник русского христианского движения» в 1970 году в Париже:

«Здесь пора усомниться в самом факте существования интеллигенции сегодня. В самом деле, ведь это вовсе не есть нечто, само самой разумеющееся. Ведь нетрудно показать, что мы во многом узурпировали понятие «интеллигенции», распространив его на не подлежащие ему области. У нас говорят: «советская интеллигенция», «техническая интеллигенция», «творческая интеллигенция», в одной книге даже — «византийская интеллигенция». Это наименование присваивается ныне всему без разбора образованному слою, всем, кто занимается умственным, не ручным трудом. А это неверно, у нас исказился первоначальный смысл слова.

Исходное понятие было весьма тонким, обозначая единственное в своем роде историческое событие: появление в определенной точке пространства, в определенный момент времени совершенно уникальной категории лиц, помимо указанных выше качеств, буквально одержимых еще некоей нравственной рефлексией, ориентированной на преодоление глубочайшего внутреннего разлада, возникшего меж ними и их собственной нацией, меж ними и их же собственным государством. В этом смысле интеллигенции не существовало нигде, ни в одной другой стране, никогда.

Всюду были (и есть) просвещенные или полупросвещенные критики государственной политики; были (и есть) открытые, и даже опасные, оппозиционеры; были (и есть) политические изгнанники и заговорщики; были (и есть) деклассированные элементы, люди богемы, бросавшие дерзкий вызов обществу, с его предрассудками и нормами. Всюду были (и есть), наконец, просто образованные люди, учителя, врачи, инженеры или работники искусства.

Но никогда никто из них не был до такой степени, как русский интеллигент, отчужден от своей страны, своего государства, никто, как он, не чувствовал себя настолько чужым — не другому человеку, не обществу, не Богу, — но своей земле, своему народу, своей государственной власти.

И так как нигде и никогда в Истории это страдание никакому другому социальному слою не было дано, то именно поэтому нигде, кроме как в России, не было интеллигенции.»

Как же так получилось? Откуда у нас это удивительное явление?

О, Петербург, Петербург! Грозное и прекрасное детище Петра Великого!  Российское «окно в Европу»!  Колыбель российской интеллигенции и двух революций!

Самый нерусский русский город.

Петербуржцы с самого детства, как заворожённые, не отрываясь, очарованно смотрят в это оконо, поворотясь к нему передом, к России задом, пребывая в совершенно непоколебимой уверенности, что они самые, самые, – самые первые, самые интеллигентные, самые достойные, – не оборачиваясь, они уверены, что вся Россия стоит за ними нестройными, как и всё в этой холодной стране, бесконечными, теряющимися во мгле,  рядами с завистью, нетерпением и надеждой заглядывая им через плечо…

Когда Пётр I начал брить бороды боярам и рядить их в камзолы, а боярских детей повелел отправлять на обучение в Европу, он заложил первое и важнейшее основание для зарождения в России этого единственного в своём роде исторического явления – российской интеллигенции. С молодых лет, живя в Голландии или Германии, вдали от родных, русские аристократы невольно впитывали в себя не только науки, но и уклад, манеры, жизненную философию и сам образ мышления европейцев, по-преимуществу голландцев и немцев.

А между тем, немецкий образ мышления диаметрально противоположен исконно русскому. Немцам белее, чем кому-либо в Европе, свойственно аналитическое мышление, русское мировосприятие – напротив, в высшей степени синтетично.

Возвращаясь в Россию, молодые русские аристократы попадали в совершенно иной, уже  непонятный им мир. Те из них, кто в силу своих личных качеств сумел примирить в себе оба эти начала, или, если можно так выразиться, смог интегрировать немецкий аналитизм в русский синтетизм, остались аристократами, прочие начинали вырождаться в интеллигенцию. Ибо начинали думать две взаимоисключающие мысли одновременно: по-русски и по-немецки, в двух противоположных, иногда даже взаимоисключающих парадигмах мировосприятия. Так зарождалось это необыкновенное «двойное сознание русской интеллигенции». Потому в условиях России они делать ничего не могли, ничего не могли довести до конца.

Неспособность к действию – главная особенность русской интеллигенции.

Ибо народ в России оказался не тот. Не тот, что в Германии или Голландии. Затем обнаружилось, что и власть в России совершенно иная, – «тираническая» власть. Отсюда это неизбывное презрение русской интеллигенции к русскому народу, непреодолимые гнев, страх и ненависть к любой Российской власти.

«Итак, на всем бытии интеллигенции лежит отпечаток всепроникающей раздвоенности. Интеллигенция не принимает Советской Власти, отталкивается от нее, порою ненавидит, и, с другой стороны, меж ними симбиоз, она питает ее, холит и пестует; интеллигенция ждет крушения Советской Власти, надеется, что это крушение все-таки рано или поздно случится, и, с другой стороны, сотрудничает тем временем с ней; интеллигенция страдает, оттого что вынуждена жить при Советской Власти, и вместе с тем, с другой стороны, стремится к благополучию. Происходит совмещение несовместимого. Его мало назвать конформизмом, конформизм — это вполне законное примирение интересов путем обоюдных уступок, принятое в человеческом обществе повсеместно. …Если это и лакейство, то лакейство не заурядное, а лакейство с вывертом, со страданием, с «достоевщинкой». Здесь сразу и ужас падения и наслаждение им; никакой конформизм, никакая адаптация не знают таких изощренных мучений. Бытие интеллигенции болезненно для нее самой, иррационально, шизоидно.

С точки зрения теоретической, вся эта группа явлений может быть приведена к единству посредством включения в обиход нового концепта, формулируемого как принцип двойного сознания.

Двойное сознание — это такое состояние разума, для которого принципом стал двойственный взаимопротиворечивый, сочетающий взаимоисключающие начала этос, принципом стала опровергающая самое себя система оценок текущих событий, истории, социума. Здесь мы имеем дело с дуализмом, но редкого типа. Здесь не дуализм субъекта и объекта, не дуализм двух противоположных друг другу начал в объекте, в природе, в мире — добра и зла, духа и материи, но дуализм самого познающего субъекта, раздвоен сам субъект, его этос. Поэтому употребленное ранее выражение «шизоидность» не годится: оно несет слишком большую эмоциональную нагрузку, слишком предполагает патологию. Между тем, интеллигентская раздвоенность, хотя и доставляет неисчислимые страдания и ощутимо разрушает личность, все же, как правило, оставляет субъекта в пределах нормы, не считается клинической, что объясняется, безусловно, прежде всего тем, что двойное сознание характеризует целый социальный слой, является достоянием большой группы, а не есть исключительно индивидуальное сознание. Поэтому, оставаясь непреодоленным в разуме, разлад, тем не менее, преодолевается экзистенциально, в особого рода скептическом или циническом поведении, путем последовательного переключения сознания из одного плана в другой и сверх-интенсивного вытеснения нежелательных воспоминаний. Психика, таким образом, делается чрезвычайно мобильной; субъект непрерывно переходит из одного измерения в другое, и двойное сознание становится гносеологической нормой.» В.Ф. Кормер.

Не будучи способной к действию, русская интеллигенция сделалась резонёром – общественным резонатором европейских «прогрессивных идей». Но у неё как-то это так всегда получается, – поскольку делать она всё-равно ничего не могла, –  она только клеветала: народу на власть, власти на народ, и называла всё это едва ли не жертвой, – великой просветительской миссией русской интеллигенции! Возьмите Герцена, он был не в состоянии содержать даже себя. Он жил за счёт брата, которого унижал и презирал за то, что тот опускался до такой низости, как средства к существованию. Как это ни странно, и даже как это не смешно, но даже пройдя через разруху, ужас и нищету красного террора и двух войн, российская интеллигенция до сих пор панически боится быта. “О, этот изнуряющий быт!” – однажды в сердцах воскликнула знакомая мне интеллигентная женщина, преподаватель гуманитарного института, – как и положено женщине интеллигентной, во всём искренне презирающая российское простонародное «бескультурье», так она выражалась, – в том числе и за низкое, недостойное интеллигентного человека, бесстрашие перед бытом.

Здесь уже впору задаться вопросом: как при такой совершенной некчёмности они вообще могут существать?!

Они сбиваются в стаи. Только в стае «единомышленников» интеллегентный человек способен ощущать свою правоту, своё превосходство над властью и над «простонародным бескультурьем». И что особенно важно – вполне ощущать своё безусловное право получать «хлеб, вино и котлеты».

В конце концов здание российской государственности просто поскользнулось на этой узкой и скользкой «социальной прослойке».  Прослойке, отделяющей власть от народа, народ от власти, которая десятилетия натравливала их друг на друга из своих корыстных интересов, – в том виде, разумеется, как она их себе представляла, – столь же беспомощно, ошибочно и ложно, как и всё, что она когда-либо думала, делала или мечтала сделать.

Ей недоступны ни долг, ни честь, ни аристократизм. Долг и честь ей заменяет понятие «порядочности».

Посмотрите, разве возможно написать по-русски: «честь интеллигента»?  Только: «порядочность интеллигента». Что это – порядочность интеллигента? Неужели в самом деле порядочность? Ничего подобного. Порядочность интеллигента – сугубо субъективное представление интеллигента о самом себе, вытекающее из его необычайного «двойного сознания» с его «сверх-интенсивным вытеснением нежелательных воспоминаний». Долг? Долг существует. – И власть, и народ в бесконечном и неоплатном долгу перед российской интеллигенцией.

О чём и вышли они заявить на Болотную площадь со своим «решительным протестом»!

Казалось, капитализм, да ещё такой дикий, звериный российский капитализм – конец для российской интеллигенции. Но не тут то было. Действительно, русская интеллигенция сумела пережить и красный террор, и две войны, и выжить во время сталинского террора, – что для неё ужасы какого-то российского капитализма! Она притаилась на время, но чуть стало легче – выползла на Болотную. Во всей своей красе!

Чего требуют они?  Отчего они так страдают?  Почему они только против, и никогда за?

Они не могут признаться в том, чего они хотят.

Ибо требуют они невозможного: Они хотят «русской духовности» в гламурной европейской упаковке!

Впрочем многим из них сегодня уже достаточно только обертки, – фирменной, яркой, хрустящей, по-европейски гламурной.

И совершенно уже по-европейски – они предпочли бы обнаружить внутри… тупо – доллары, без всякой нагрузки в виде какой-то там мифической «русской духовности».

Всею силою своей интеллигентской души они жаждут гламура и более ничего. Ибо что есть гламур? Гламур есть самоутверждение ничтожества через роскошь.

Именно гламур доставляет столь ценимое российской интеллигенций удовольствие, – удовольствие от насилия унижением.

Гламур делает это унижение ещё более нестерпимым, а наслаждение им – ещё более острым, ибо только гламур способен грубую власть денег столь интеллигентно прикрыть этакой изощрённой изящностью наслаждения роскошью, превращая простое, грубое и примитивное равенство всех перед деньгами в реальное, качественное, почти аристократическое неравенство просто богатых и просто бедных.

Возвращаясь из города домой, я как-то целый час слушал передачу радио «Эхо Москвы». Госпожа Альбац вела передачу. В гостях у неё были Ксения Собчак и Наталья Синдеева, генеральный директор и совладелец телеканала «Дождь». Не поверите, я получил настоящее, истинное удовольствие. Обсуждали они ни много ни мало – политическую ситуацию перед выборами президента России! В связи с чем, – они предполагали, – возможно неправомерное давление власти на свободную российскую прессу, и потому собрались срочно исследовать сложившуюся политическую ситуацию.

Как это было мило! Как это было интеллигентно! Прелестно. Как гламурно! Даже до светскости. Какие интонации! Вдохновенные придыхания в микрофоны!  Всё, без сомнения, – на самом высоком, интеллигентном уровне, – как в рекламе хороших духов или дорогого отеля! Ах, как они были обворожительны! Как отважны! Как восхитительно несгибаемы! Как проницательны и умны! Ну вы же понимаете, этот Путин… Ну да, я тогда заехала, так получилось, во Францию, потом в Швейцарию на минутку, ну да, там такой ресторанчик, ну  вы знаете, конечно, это так мило,  все мы интеллигентные люди бываем в одних и тех же местах… Да. И вот возвратившись… А Путин…

Как мило, совершенно по-женски и непосредственно они наслаждались собою! Ах, как они восхитительно выглядели тогда – на Болотной, на Садовом кольце! Как подвязывали красивые белые шарики, – как это было изящно! Как это стильно, – это их противостояние власти, – как свежо, умно и по-хорошему гламурно, – интеллигентно, наконец! Ах да, там этот Путин…

Русская интеллигенция – единственная в мире, единственная из всех интеллигенций, – в течение одного только столетия дважды брала власть в свои руки! И каждый раз это заканчивалось чудовищной национальной катастрофой.

Как же это, – самой воплощённой никчёмности, ни на что не способной, русской, а затем и советской, интеллигенции – удавалось то, что ни разу не удалось ни одной другой интеллектуальной элите ни в одной другой стране мира?!

Очень просто: Поскольку русская интеллигенция ничего делать не может, она вынуждена  жить за чужой счёт. Как Герцен.

Но, презирая русский народ и ненавидя российскую власть, ибо будучи уверенной, что виною её патологической неспособности к действию является не её собственное шизофреническое «двойное сознание», но тёмный, ленивый, невежественный русский народ и тупая, тираническая российская власть, – она по интеллигентски совестится кормиться за счёт народа, тем более – за счёт тиранической власти. По-возможности. И разумеется, всегда с радостью принимала благородную помощь от своих просвещённых, (как и она сама), европейских или американских (ну это всё-равно) покровителей и учителей. Эстетически это ей всегда было как-то ближе, – более комфортно. В самом деле, – быть частью мирового добра во глубине необъятной империи зла, – чисто, стильно, красиво. И по-своему честно.

К сожалению, каждый раз в то самое мгновение, когда совместными усилиями ненавистная тирания, наконец, разрушалась, – власть каким-то мистическим, непостижимым для неё образом переходила – не то чтобы в руки их европейских или американских братьев по духу, –  но доставалась какому-то совсем уже неинтеллигентному, злобному, бессовестному и ненасытному сброду… Братья по духу совершенно случайно, надо отметить,  получали обыкновенную в таких случаях, ну просто сказочную прибыль и  удивительным образом, сбывались их самые смелые геополитические мечты. А русская интеллигенция лишалась последнего.

Тьма вновь сгущалась, русская интеллигенция вновь приступала к страданию. И вновь обречённо соглашалась с Виктором Пелевиным, который, как  известно, утверждал: «А миссия России заключается в том, чтобы энергию звёзд превращать в страдание народа».

До самого последнего времени советская и российская интеллигенция боролась с «совком», с большевизмом, с советской властью. Но, как, совершенно справедливо, пишет Владимир Кормер: «Большевизм — это несомненно эманация русской интеллигенции… это в историческом аспекте не требует доказательств и признается всеми, в том числе и самими большевиками.»

«Иссушающая рефлексия на темы власти осталась неотъемлемым элементом интеллигентского сознания. Ему по-прежнему оказалось почему-то естественным мыслить в терминах «мы» и «они» — мы и власть, мы и народ, мы и Россия. По-прежнему понятия «крушения», «распада», «заварухи» определяют собою топику интеллигентского мышления. По-прежнему магической силой обладают для него слова «скоро начнется», «началось». По-прежнему интеллигент живет «социальной модой», по-прежнему не мыслит себя отдельно от всех, по-прежнему грезит массовыми движениями, оперирует языком «революционных ситуаций». По-прежнему, как личность — он ничто.

Коммунизм был ее собственным детищем. …Интеллигенции нечего было противопоставить коммунизму, в ее сознании не было принципов, существенно отличавшихся от принципов, реализованных коммунистическим режимом.

Интеллигенция предрасположена забывать об этой своей «партийной родне» или, по меньшей мере, делать вид, что забывает. А между тем, это родство имеет первостепенное значение. …Интеллигенция и не принимает власть, и одновременно боится себе в этом признаться, боится довести свои чувства до сознания, сделать их отчетливыми.

Ибо тогда ей пришлось бы вслух назвать себя саму как виновницу всех несчастий страны за всю историю Советской Власти, пришлось бы ответить буквально за каждый шаг этой власти, как за свой собственный. Более того, интеллигенция должна была бы тогда взглянуть и в будущее, и там точно так же не увидеть ничего, кроме несчастий, вызванных ею самой.

Интеллигенция знает об этом и у нее нечиста совесть. У нее разыгрывается настоящий«комплекс» по отношению к Власти. Страх не только пред жестоким наказанием, но еще сильнейший пред собственным признанием терзает ее.» В.Ф. Кормер, 1969г.

С «совком» они борются до сих пор. Но что они считают «совком»? Большевистско-комиссарскую  ненависть к христианству? К Российской империи? К русскому народу? К тому самому синтетизму русской культуры? Большевистское презрение к человеку?

Нет. Только две вещи вызывают у них всё то презрение и отвращение, которые они вкладывают в это слово:

Во-первых: это уважение к российской государственности, законопослушность российской власти.

Во-вторых: отсутствие чувства подлинно европейской гламурности, как иногда у кого-либо отсутствует чувство такта, неспособность воспринять его, неспособность наслаждаться им, ценить его, следовать ему.

Сегодня они уже «не скрывают свою радость о внезапном праве на бесчестье». Сегодняшние российские интеллигенты в большинстве своём уже совершенно утратили в себе всё русское: русское мышление, русскую веру, русскую культуру. Сегодня уже интеллигенция вырождается – в так называемый «креативный класс». Подобно тому, как часть русской аристократии вырождалась в интеллигенцию, сегодня уже часть российской интеллигенции вырождается в «интернет-креаклов». «Бесславные начала, бесславные концы».

 “Трудно найти в истории еще какой-либо великой страны, за исключением России, – писал С.С. Серебряков, – пример многовекового существования целого социального слоя, основная задача которого заключалась бы в том, чтобы выполнять в ней функцию внутреннего врага любого здорового государственного организма – духовного, экономического, общественного или политического. В России же такая социальная группа существует вот уже лет 200 и именуется интеллигенцией. …Какие страсти двигали и продолжают двигать этим неизлечимо больным слоем общества? – Чувство неполноценности, презрение к природе собственной страны, европофилия в сочетании с нигилистическим отношением ко всему, что может называться “русским”, наконец злобствование, помноженное на невежество. …После того, как П.Б. Струве охарактеризовал идейную сущность русской интеллигенции, ничего по сути не изменилось: “легковерие без веры, борьба без творчества, фанатизм без энтузиазма, нетерпимость без благоговения.” 

Однажды возникнув, российская интеллигенция, кажется, уже неуничтожима. Она пережила всё. И царизм, и большевизм, и сталинизм, и предельно либеральный капитализм. Она приспосабливается, вырождается, преобразуется, но не исчезает.

Что же делать? Они по-прежнему резонируют. Они на телевилении, на радио, в интернете, на универсистетских кафедрах. Будучи сами по себе маргиналами, нелепым недоразумением, патологическим исключением, будучи совершенно чужими, они навязывают целой стране своё болезненное, извращённое представление о мире, о нас, о нашей истории, о нашей стране. Лишать их гражданства? Ввести запрет на профессию, – пусть прежде порабатают руками? Переучивать? Лечить?

Прежде всего мы сами должны определиться: кто мы есть, чего мы хотим. Хотим ли мы стать «частью Европы» или намерены сохранить собственную культуру, собственную русскую цивилизацию?  Интеллигенция привычно утверждает: у России нет ничего своего. Кроме невежества, лени, рабства, отсталости, пьянства и исторических тупиков. Эта неопределённость, это непрестанное противление западничества всему русскому в России далось нам всем уже слишком дорого. Надо делать выбор, господа. Сделаемся ли европейцами, – «идеалом и орудием всемирного разрушения», – как предупреждал полтора уже века назад Константин Леонтьев? Да и сумеем ли сделаться европейцами, даже если очень этого захотим?  И для них, и в своих собственных глазах, мы навсегда останемся другими.

Мы должны найти в себе силы, господа, ясно осознать, наконец, принять и осуществить свою  собственную русскую идею, – идею утверждения на земле российского государства «правды и справедливости». Где, по слову Иоанна Богослова, «выше закона — правда, выше правды — справедливость, выше справедливости — милосердие, и выше милосердия — любовь».