В поисках подлинной красоты.
(Статья была написана в 2009 г. для альбома иллюстраций работ Азама Атаханова.)
Азам мой друг, он – художник. Я же – дилетант в живописи. Но мы оба уверены:
Живопись должна быть прекрасна. Иначе зачем она?
И красота ее должна быть подлинной.
Однажды, много лет назад, будучи уже старшеклассником, я сидел, скучая, во дворе своего дома, – то ли на лавочке, то ли на карусели, ожидая, не выйдет ли кто из моих друзей о двор. И вдруг буквально с неба вместе с пылью, принесенной порывом ветра, к моим ногам упал листок цветного журнала. От нечего делать я стал читать напечатанную там статью.
На листке не было ни начала, ни окончания статьи, но я смог прочитать там примерно следующее: «Если вы спросите меня, кто же был самым великим композитором в истории, то я назову Бетховена. Почему? Как можно выделить одного композитора из такого многообразия гениев, которые творили в самых разных жанрах, в разных странах в различные эпохи и писали музыку самого различного содержания?
Чтобы сделать такой выбор, необходимо ввести универсальный критерий выбора. И, безусловно, этот единственный универсальный критерий – подлинность музыки.»
Я никогда не занимался ни музыкой, ни живописью, но запомнил это на всю жизнь.
В наше время быть художником становится всё сложнее. Ибо поиск подлинной красоты и «самовыражение художника» – не одно и то же.
Особенно сейчас, когда оригинальность, крикливость, приоритет небывалых ещё проявлений «самовыражения художника» есть главный критерий ценности любого художественного произведения.
Сальвадор Дали признался однажды: в Париже на съезде художников, говоря о современной живописи, он заявил: «Они ни во что не верят. Они рисуют ничто.»
Чтобы в полной мере ощутить это, достаточно съездить в Милан и сравнить «Оплакивание» Микеланджело с гигантским раскрашенным монументом иголкам и ниткам, установленным на площади перед вокзалом, как символ выдающейся роли Милана в мировом распределении труда.
Цивилизация смысла, цивилизация поиска истины почти окончательно уступила своё место Всемирной империи лавочников. Империи, где служение истине сменилось всеобщим служение выгоде.
Аристотель писал, что любое государство необходимо должно состоять из четырех классов: двух высших – священнослужителей и воинов, среднего сословия и народа.
Класс священнослужителей призван был отличать истину от лжи, определять, что есть добро, а что зло; воины силой оружия защищали добро от зла, третье сословие традиционно организует хозяйственную деятельность народа. Именно в этом всегда заключалось подлинное разделение властей.
Очевидно, что далеко не всякий способен быть воином и, тем более, стать священнослужителем.
Ибо «подлинный священнослужитель готов умереть всегда, воин – на поле брани, лавочник – никогда». (А. Давыдов.)
Задача заключалается в том, чтобы каждый был на своём месте.
Аристотель не мог даже предположить, что возможно существование государства, построенного на принципах служения выгоде, а не истине!
Однако, Иммануил Кант первым в истории научно и со всею очевидностью доказал однажды, что истины не существует.
А если она и существует, то совершенно недоступна для человека. Что разумный, мыслящий человек не смеет доверять своему разуму. И тем более – своим пяти чувствам.
Быть может доказательство это и не было таким уж очевидным, и вообще – не было доказательством, но – как это было во-время сделано! И как искренне!
Оба высших класса оказались мошенниками. Ибо служили тому, чего не нет, – веками и тысячелетиями они обманом присваивали себе власть и незаслуженные привилегии.
Лавочник стал свободен.
И вот, мы живём в плоском двухклассовом обществе, где единственный универсальный критерий – иерархия выгоды.
Здесь лавочники определяют, что есть выгода. И всемерно, в том числе и силою оружия, защищают её. Лавочники издают законы и властвуют над народами, которые низведены до состояния уже не до рабов даже, но одого из видов возобновляемых природных ресурсов. И это при том, что народы эти одновременно сделались необыкновенно надменны, излучают невиданное нигде прежде самодовольство и самоуважение, доходящее даже и до самовосхищения.
Как писал Константин Леонтьев об этом удивительном «чрезмерном самоуважении лица»: это то самое «самоуважение, которое, перейдя путем зависти и подражания сперва в буржуазию,.. а потом, дойдя до нижних слоев западного общества, сделало из всякого поденщика и сапожника существо, исковерканное нервным чувством собственного достоинства.»
Но не смотря ни на какое самоуважение, получив верховную власть, третье сословие не сделалось высшим. Ибо лавочник по-прежнему не готов умирать. Никогда.
Ибо невозможно умирать за деньги.
Для лавочника в искусстве не важно что. Важно – сколько стоит. Как это ценится. Насколько ликвидны вложения. Потому самое важное – приоритет, который один только и может быть зафиксирован документально. Ибо если истины нет, – о вкусах не спорят. Вкусы – переменчивы, приоритет вечен.
Во что в таком случае прикажете вкладывать деньги?
А «Деньги – это альфа и омега! Это домкрат, поднимающий человеческий дух!” – заявил однажды один состарившийся американский миллиардер.
Потому главной ценностью и единственным содержанием в искусстве – вместо поиска истины, вместо поиска подлинной красоты – сделалась непрестанно растущая рыночная стоимость приобретаемого произведения, и как следствие – приоритет каждого нового оригинального «самовыражения художника».
Но истина одна. Искажений – бесчисленное множество. Как утверждают святые отцы, если бы люди стали совершенны, они достигли бы подлинного и абсолютного единомыслия.
В этом смысле одна «личность» отличается от другой только неповторимым, индивидуальным своеобразием сочетания похотей, страстей и пороков. И это именно то, что мы наблюдаем, в сущности, на полотнах всех этих «самовыражающихся художников» в какой-нибудь новой гламурной галерии «Актуального искусства».
В погоне за приоритетом, приоритетом воплощения оригинальных, небывалых ещё извращений, живопись быстро достигла предела. Нужны были новые идеи.
Так появилось искусство, неотделимое от некой умозрительной или маркетинговой идеи, с которой необходимо быть знакомым прежде, чем ознакомиться с произведением искусства, иллюстрирующим эту идею. Живопись превращается в иллюстрацию.
Но чтобы такое искусство по-прежнему казалось высоким, даже элитарным, собственно идею намеренно, надо думать, не вывешивают тут же рядом с картиной – кратко и ясно изложенной, например, на листе бумаги, но передают из уст в уста – только посвященным. Оттого возникает атмосфера избранности, таинственности, значимости и даже сокровенности. Посвященные пишут монографии и просто статьи, – зарабатывают все.
Но умозрительное иллюстративное искусство – ничтожно и бессодержательно. Ибо мысль самодостаточна. Как доказал Кант, мысль не нуждается в оправдании. Не только искусством, но даже самой реальностью!
Разум без веры, без благодати, столь же неисчерпаем, как и бессодержателен.
Так знаменитый «Черный квадрат» – абсолютно ясная, исчерпывающая и бескомпромиссная манифестация совершенной ничтожности творческих потенций чистого разума. Вероятно, вопреки прямо противоположным устремлениям его старательного создателя.
Глядя на подобные откровения «самовыражения», иногда не возможно не вспомнить о случае с Достоевским: Однажды утром на ручке замка у дврей своей квартиры он обнаружил прокламацию, озаглавленную «К молодому поколению».
«Эта прокламация в то утро как бы ошеломила меня, – писал Достоевский, – явилась для меня совсем как бы новым неожиданным откровением: никогда до этого дня не предполагал я такого ничтожества! Пугала именно степень этого ничтожества.»
Мы, советские люди, верили, что человек рожден для творчества, для свершений. Нынешнее поколение уверено, что они рождены для наслаждения, для получения удовольствий. – «L’ Oreal! Ты этого достойна!»
Библия утверждает, что человек рождается для борьбы с духами злобы поднебесной. Ибо человек, рожденный для творчества, для сотворчества с Самим Богом, не устоял в вере, соблазнённый посулами разума, что сделается «как Боги», если проверит Слово Бога, экспериментально исследует Его буквально «научным способом познания».
Через разум змей парализовал человека страхом. Страхом, что веруя Богу, он может навеки остаться обманутым Богом.
«В распоряжении соблазнителя только и было, что чистое Ничто; Ничто, из которого Бог творческим актом создал и вселенную, и человека, но которое без Бога не выходило за пределы своего Ничтожества и не могло иметь никакого значения в бытии. Но если всемогущество Божие могло сотворить из Ничто мир, то ограниченность человека, внушенный ему змеем страх, превратил Ничто в огромную всеразрушающую, всеистребляющую, ничтожущую силу.
Ничто присвоило себе предикат бытия, как будто бы он и в самом деле неотъемлемо всегда принадлежал ему.
Ничто превратилось в Нечто, а Нечто все насквозь пронизалось Ничем.
Человек, отдавшийся во власть Ничто, считает себя знающим, считает себя праведным и не подозревает даже, что чем больше крепнет его уверенность в своем знании и в своей праведности, тем прочнее и нерасторжимее становятся цепи, которыми его сковало Ничто.» Лев Шестов.
Когда же человек познаёт, что есть жизнь, и какова цена её, – его падшую душу охватывает трепет, ужас и отчаяние.
Человеческая гордость, или, если хотите, «чрезмерное самоуважение лица», порожденные падением, отзываются на неизбежные страдания болью, гневом и страхом ещё больших страданий. Как в Дантовском аду.
На краю вечности, в бессилии перед неизбежностью, перед неизбежностью поражений, страданий и смерти – пред лицом Благого и Всемогущего Бога, пред лицом воли Его святой, заключенной в неумолимой неизбежности действия непознанных человеком законов духовного и физического мира, человек вынужден вступить в борьбу с духами лжи.
Борьба в духовном мире между духами злобы и ангелами за душу человеческую отзывается в душе человека сложнейшим многообразием тончайших эмоций, мыслей, борений и чувств.
Собственный человеческий опыт этой борьбы, пережитый художником, составляет единственный предмет подлинного искусства во все времена: борьба добра и зла, смирения и противления гордости, любви и ненависти, жизни и смерти. Прекрасного и безобразного.
Человек и вечность. Человек и неизбежность. Человек и Бог. Благой всемогущий Бог и неизбежность страдания и смерти. Любовь и жертвенность. Милосердие и справедливость. Вот вечные вопросы, составляющие подлинное содержание любого великого произведения искусства.
Потому истинный художник – всегда воин или священнослужитель, но никак не лавочник, пресмыкающийся перед выгодой. Это всегда служитель истины. Это рыцарь, ищущий, жаждущий подлинной красоты, жаждущий истины. И очень часто ему приходится вступать в прямое столкновение с демонами, противостоя их искушениям и лжи.
Именно таков мой друг Азам.
Искусство может быть простым или сложным. Но оно обязано быть подлинным.
Подлинная живопись всегда декоративна, ибо основана не на сюжете, не на жанре, не на приоритете или самовыражении, не на «отражении действительности», не на «социальном служении», но на поиске чистой и подлинной красоты.
В работах Азама всегда присутствует гармония и строгость в сочетании со сложноорганизованностью, иерархичностью мира.
Совершенство недостижимо, но подлинное искусство заключается именно в его несовершенстве. Однако и это несовершенство должно быть прекрасно! Должен быть искренний порыв, неуклонное стремление к недостижимому совершенству.
Сокровенное не постигается разумом. Но только собственным опытом.
Искусство есть преодоление художником безраздельной власти разума над собой.
Это независимое исследование, это отдельный способ познания истины – через красоту и совершенство как один из атрибутов Бога, и в этом его истинная ценность.
Если в поисках истины человек обращается к Богу, то по мере очищения его от страстей, Бог дарует ему благодать. Благодать производит в человеке любовь. Любовь оправдывает всё. Без любви невозможно познание. Невозможно подлинное творчество.
Господа, сам будучи лавочником, и как лавочник, я вам искренне советую: покупайте только подлинную живопись. Ибо она бесценна. Как истина. Как сама жизнь.
«Искусство есть водворенье в душу стройности и порядка, а не смущенья и расстройства.» – утверждал Николай Васильевич Гоголь.